Неточные совпадения
Когда кончилось
чтение обзора, общество сошлось, и Левин встретил и Свияжского, звавшего его нынче вечером непременно в Общество сельского хозяйства, где будет читаться знаменитый доклад, и Степана Аркадьича, который только что приехал с бегов, и еще много других знакомых, и Левин еще
поговорил и послушал разные суждения
о заседании,
о новой пьесе и
о процессе.
Раз, длинным зимним вечером в конце 1838, сидели мы, как всегда, одни, читали и не читали,
говорили и молчали и молча продолжали
говорить. На дворе сильно морозило, и в комнате было совсем не тепло. Наташа чувствовала себя нездоровой и лежала на диване, покрывшись мантильей, я сидел возле на полу;
чтение не налаживалось, она была рассеянна, думала
о другом, ее что-то занимало, она менялась в лице.
Из такого
чтения выходило что-то драматическое. Я много и усердно хлопотал, передавая мои литературные убеждения, наконец довел свою противницу до некоторой уступки; она защищала кн. Долгорукова его же стихом и
говорила нараспев звучным голоском своим, не заботясь
о мере...
И наконец, книга должна быть любопытна даже для легкого
чтения, не
говоря уже
о том, что необходима для справок!
Заставая меня за
чтением, он брал из моих рук книгу, придирчиво спрашивал
о прочитанном и, недоверчиво удивляясь,
говорил приказчику...
С этого вечера мы часто сиживали в предбаннике. Людмила, к моему удовольствию, скоро отказалась читать «Камчадалку». Я не мог ответить ей,
о чем идет речь в этой бесконечной книге, — бесконечной потому, что за второй частью, с которой мы начали
чтение, явилась третья; и девочка
говорила мне, что есть четвертая.
Андрей Ефимыч медленно и тихо, ни на кого не глядя, стал
говорить о том, как жаль, как глубоко жаль, что горожане тратят свою жизненную энергию, свое сердце и ум на карты и сплетни, а не умеют и не хотят проводить время в интересной беседе и в
чтении, не хотят пользоваться наслаждениями, какие дает ум.
Он был христианин, и даже, как все
о нем
говорят, большой христианин: любил духовное
чтение, духовную беседу и вел чисто (не окончено).
Архимандрит нас выслушивал терпеливо и утешал, что для
чтения впереди будет еще много времени в жизни, но так же, как Зеленский, он всегда внушал нам, что наше корпусное образование очень недостаточно и что мы должны это помнить и, по выходе, стараться приобретать познания.
О Демидове он от себя ничего не
говорил, но мы по едва заметному движению его губ замечали, что он его презирает. Это потом скоро и высказалось в одном оригинальном и очень памятном событии.
Дядя обычно был ко мне внимателен и любил слушать мое восторженное
чтение стихов. Тем не менее я сильно побаивался, чтобы он, хорошо знакомый со всеобщей историей, не задал мне какого-либо исторического вопроса. Я уже не раз
говорил о слабости моей памяти вне стихотворных пределов, но если бы я обладал и первоклассною памятью, то ничему бы не мог научиться при способе обучения, про который можно сказать только стихом из «Энеиды...
Но вот суждение
о нем гр. А. Р. Воронцова,
о котором мы уже
говорили выше («
Чтения Московского общества истории», 1859, кн. I, стр. 95–96...
В промежутках между
чтением, музыкой и пением
говорили и спорили
о литературе, театре и живописи.
Я не
говорил о том, какое впечатление произвело на меня, на все мое семейство, а равно и на весь почти наш круг знакомых, когда мы услышали первое
чтение первой главы «Мертвых душ». Это был восторг упоения, полное счастье, которому завидовали все, кому не удалось быть у нас во время
чтения; потому что Гоголь не вдруг стал читать у других своих знакомых.
В конце 1834 года Станкевич пишет
о Тимофееве, что он не считает этого автора поэтом и даже вкуса не подозревает в нем после «мистерии», помещенной в «Библиотеке для
чтения». В 1835 году Белинский, с своей обычной неумолимостью, высказал то же в «Молве», и вскоре потом Станкевич оправдывает критика,
говоря в письме к Неверову: «Мне кажется, что Белинский вовсе не был строг к Тимофееву, хотя иногда, по раздражительности характера, он бывает чересчур бранчив».
Многочисленные записки Огинского к самозванке,
говорит составитель «Записки», напечатанной в «
Чтениях», исполнены любезности и живого участия и даже не лишены некоторого доверия к ее рассказам
о баснословном богатстве персидского дяди.].
Составитель «Записки
о самозванке», напечатанной в «
Чтениях»,
говорит: «Не подлежит сомнению, что Чарномский просил Потоцкого
о назначении его вместо Каленского официальным агентом конфедерации в Турции.
Как фельетонисту мне пришлось в ту же зиму
говорить и
о полемике, объектом которой сделался как раз тогда Чернышевский. Я держался шутливого тона и хотел выставить только его полемический темперамент; но в"Библиотеке для
чтения"тотчас после"Статского советника Салатушки"мой тон мог показаться исходящим от принципиального противника всего, чем тогда"Современник"и его вдохновитель увлекали революционно настроенную молодежь.
С ним мы познакомились по"Библиотеке для
чтения", куда он что-то приносил и, сколько помню, печатался там. Он мне понравился как очень приятный собеседник, с юмором, с любовью к литературе, с искренними протестами против тогдашних"порядков". Добродушно
говорил он мне
о своей неудачной влюбленности в Ф.А.Снеткову, которой в труппе два соперника делали предложение, и она ни за одного из них не пошла: Самойлов и Бурдин.
С Чернышевским я лично знаком не был; но я начал свое писательство в Петербурге в годы его популярности, и мне как фельетонисту журнала"Библиотека для
чтения"(который я позднее приобрел в собственность) привелось
говорить о тех полемических походах, какие Чернышевский вел тогда направо и налево.
Такой режим совсем не
говорил о временах запрета, лежавшего на умственной жизни. Напротив! Да и разговоры, к которым я прислушивался у больших, вовсе не запугивали и не отталкивали своим тоном и содержанием. Много я из них узнал положительно интересного. И у всех, кто был поумнее, и в мужчинах и в женщинах, я видел большой интерес к
чтению. Формальный запрет, лежавший, например, на журналах «Отечественные записки» и «Современник» у нас в гимназии, не мешал нам читать на стороне и тот и другой журналы.
Он, я помню, стал мне
говорить в одно из первых моих посещений
о Токвиле, книга которого переводилась тогда в «Библиотеке для
чтения», высказывался
о всех наших порядках очень свободно, заинтересован был вопросом освобождения крестьян вовсе не как крепостник.
И когда я сидел у Плетнева в его кабинете — она вошла туда и, узнав, кто я, стала вспоминать
о нашей общей родственнице и потом сейчас же начала
говорить мне очень любезные вещи по поводу моей драмы"Ребенок", только что напечатанной в январской книжке"Библиотеки для
чтения"за 1861 год.
Чтение твоего письма, особенно после твоих безрассудных выходок
о польской национальности, письма наполненного страстными выражениями, которых ты мне никогда не
говорил, раздражило бы его и, может быть, сократило бы его жизнь, — а ты знаешь, что он мне дороже всего на свете.
Он старался
говорить с ней
о вещах более серьезных, заинтересовать
чтением, серьезной музыкой, удерживать от мотовства, не отказом в деньгах, а убеждениями в несообразности бесцельного бросания этих денег на ветер.
Тихо, едва слышно, ответила подсудимая на обычные вопросы председателя
о звании, имени и отчестве, летах и роде занятий. Началось
чтение коротенького обвинительного акта. Упавшим почти до шепота голосом, побудившим председателя, предлагавшего ей вопросы, просить ее несколько раз
говорить громче, признала себя княжна виновною в обоих приписываемых ей преступлениях и повторила свое показание, данное у следователя.
Когда
чтение, продолжавшееся более часу, было кончено, Ланжерон, опять остановив табакерку и не глядя на Вейротера и ни на кого особенно, начал
говорить о том, как трудно было исполнить такую диспозицию, где положение неприятеля предполагается известным, тогда как положение это может быть нам неизвестно, так как неприятель находится в движении.